Вечность застыла в янтарной капле боярышниковой настойки на полу барака. Бичи, погруженные в глубокую медитацию, лежали там, где упали вчера. Бич Петрович созерцал великую Пустоту в трещине на потолке. В бараке царил дзен - тихий, вонючий и неподвижный.

Внезапно гармонию нарушил низкий, вибрирующий гул.

Земля содрогнулась. Снаружи раздался громоподобный клекот, от которого зазвенели пустые фанфурики. Робко выглянув в дыру в стене, бич Василич побледнел. "Там... оно..." - прошептал он.

Это был Конфосрух, легендарный петух апокалипсиса. Размером с три барака, с мутными, полными бессмысленной злобы глазами, он стоял на кривых, чешуйчатых лапах и покачивался. Его гребень был дряблым и походил на старый валенок. Но настоящий ужас вызывала не его гигантская туша, а его намерение. Из его исполинской клоаки, с влажным, чавкающим звуком, вырвался первый снаряд - огромный, дымящийся шар куриного кала, который с оглушительным шлепком размазался по прогнившей крыше барака.

Барак затрещал. Паника охватила нестойких духом бичей.

- Спасайся кто может! Нас засрут! - визжал бич Иваныч, ныряя в погреб.
Остальные, толкаясь и спотыкаясь о сонные тела, последовали за ним.

Наверху остались лишь трое. Петрович, медленно поднявшийся в стойку "Пьяного Журавля". Рядом с ним встал Василич, мастер техники "Скользкого Ужа". Третьим был Семеныч Твердая Печень, чье тело, закаленное десятилетиями потребления технического спирта, было подобно несокрушимой скале.

- Петрович, че делать, какие предложения? - спросил Василич, уворачиваясь от нового, еще более крупного шара.

- Путь Бича - это путь приятия, - изрек Петрович, не сводя глаз с Конфосруха - Но когда на твой путь срут, нужно показать, что и у твоего приятия есть границы. Ибо если позволить одному петуху безнаказанно срать на твой барак, завтра сюда прилетят все голуби мира.

Снаряды кала летели один за другим. Василич крутился и скользил, и снаряды вонзались в пол там, где он только что стоял. Семеныч принял на грудь небольшой, но плотный шар кала; тот отскочил от его торса, как от гранитной стены. Сам же Петрович стоял неподвижно. Когда очередной гигантский ком летел прямо на него, он делал неуловимое движение "Пустотной Ладонью". Не касаясь снаряда, а лишь мягко воздействуя на воздуха вокруг него, он изменял его траекторию. Шары куриного дерьма с грохотом врезались в стены, но не в самого мастера.

- Он слишком велик! Его клоака неиссякаема! - крикнул Василич, едва увернувшись от фонтана жидкого помета.

- У всего есть начало - и у всего будет конец. Даже у куриного очка, - философски заметил Петрович, выискивая в карманах штанов оружие последней надежды. Это был почти полный фанфурик "Тройного одеколона", который Петрович берег на случай особо сильного похмелья.

- Узри же... настоящее искусство - едва слышно прошептал бич.

Легким, отточенным движением, которое он годами репетировал, кидая пустую тару в крыс, Петрович метнул фанфурик. Маленькая стеклянная бутылочка, вращаясь, пролетела по воздуху и с мелодичным "дзынь!" ударилась прямо о тупой клюв Конфосруха. Стекло разбилось, и едкая, ароматная жидкость брызнула петуху в глаза и ноздри.

Конфосрух замер. Он никогда не нюхал ничего подобного. Шок сменился яростью, а затем - животным, непреодолимым желанием. Запах спирта свел его с ума. Он забыл про барак, про свою миссию засрать все сущее. Он яростно затряс головой, пытаясь слизать с клюва драгоценные капли, потом издал горестный, разочарованный вопль, и, неловко взмахнув крыльями, поднялся в воздух.

Петрович, Василич и Семеныч стояли посреди разрушенного и загаженного барака. Из погреба робко выглядывали чумазые лица остальных.

- Мы... победили? - прошептал Василич, вытирая со лба вонючую жижу.

Петрович посмотрел на улетающий силуэт Конфосруха, на разорение вокруг и глубоко вздохнул.

- Мы не победили, Василич. Истинный воин не ищет победы, он лишь стремится, чтобы следующий слой говна лег ровнее предыдущего. Теперь идите. Медитация окончена.