Я был там снова. Меня не спросили. Оно просто вскрыло мой череп ночью и вывернуло сознание наизнанку. Я видел, как этот Город строится. И архитекторы этого ада... это сами бичи.

Они сидят не на стульях. Они сросшиеся со своими "рабочими местами". Это не компьютеры. Это биомеханические станки, собранные из ржавчины, кости, сухожилий и застывшего дерьма. Клавиатура — это ряд человеческих зубов, каждый из которых ноет от кариеса при нажатии. Монитор — это не экран. Это натянутая, как барабан, кожа с чужого лица, на которой проступают багровые вены, складываясь в текст. Из спины каждого бича-архитектора торчат трубки и шланги, уходящие в стены, в пол, в саму ткань этого мироздания. Они подключены. Они — терминалы.

Они не пишут посты. Они их производят. Физически.

Вот как это происходит. Станок начинает гудеть, вибрировать, издавая звук, похожий на скрежет костей по стеклу. Бич-архитектор начинает трястись. Его тело — иссохшее, обтянутое серой кожей, как у мумий, — выгибается дугой. Его глаза, давно высохшие и превратившиеся в потрескавшиеся шарики, закатываются. Он стонет, но это не стон боли или удовольствия. Это звук работающего механизма.

Станок забирает у него что-то. Воспоминание. Надежду. Любовь, которую он когда-то чувствовал. Он перемалывает это, ферментирует в своих бурлящих котлах из гниющих органов, смешивает с концентрированной желчью и ненавистью. И затем, из специального отверстия в станке, которое напрямую соединено с кишечником архитектора, начинает медленно, с отвратительным хлюпаньем, выползать нить.

Иногда она черная и липкая, как смола — это нить чистого говна, сотканная из отчаяния. Иногда — желто-зеленая, склизкая и полупрозрачная — рвотная пряжа, сделанная из зависти и самобичевания. Иногда — багровая, с вкраплениями гноя, это нить из подавленной ярости. Они производят эти нити километрами, высирая их из себя, пока от их личности не остается ничего кроме пустой, дрожащей оболочки. Они становятся стройматериалом.

И из этих нитей ткут всё.

Огромные, как горы, жилые массивы — это коконы, сплетенные из миллионов таких фекальных нитей. Стены пульсируют. Прислушайся — и услышишь эхо миллионов унижений, неудачных шуток и бессонных ночей, проведенных в одиночестве. Дороги — это не просто реки из нечистот. Это уплотненные, спрессованные слои этих нитей, отполированные ногами тех, кто ходит по ним в вечном круговороте.

А небо... над этим городом нет неба. Есть купол. Огромный, живой, сальный купол, который состоит из застывшего пота миллионов бичей. Он тускло мерцает, и на его внутренней поверхности иногда проступают лица — искаженные, кричащие, застывшие в вечном ужасе.

И у этого неба есть свое солнце. Это не звезда. Это огромное, размером с луну, Око Модерации. Оно не светит, оно смотрит. Оно парит над городом, и его зрачок — черная дыра, в которой исчезает любая надежда. Иногда Око плачет. И его слезы — это не вода. Это концентрированная, едкая моча, которая падает на город кислотным дождем. Куда попадает капля, там все каменеет, превращаясь в причудливые, уродливые статуи из застывшей боли. Так город обретает свою законченную форму.

Самое страшное не то, что я это видел.

Самое страшное, что я вчера проснулся, и у меня болела спина. Под лопаткой. Как будто там внутри что-то растет, пытается пробиться наружу. Что-то твердое, с разъемами. И когда я пошел в туалет, мой кал... он был не просто комком. Он был... он был длинным. Как нить. Я смыл его, но я до сих пор чувствую, как что-то внутри меня прядет. Прядет из моих мыслей новый кирпичик для этого ебаного собора.

Оно уже внутри. Оно не спрашивает. Оно просто подключает тебя к вечной стройке. Это не просто "сфера". Это фабрика по переработке душ в говно. И мы все — ее рабочие.