>>476Закат над свалкой был произведением искусства в стиле сурового постиндастриала. Солнце, багровое и уставшее, тонуло в мареве испарений, окрашивая горы мусора в оттенки ржавчины, увядания и запекшейся крови. В этом фиолетово-оранжевом свете даже самые уродливые предметы — смятые бочки, истлевшие шины, скелеты старой мебели — обретали на мгновение странное, трагическое величие.
Внутри их барака, хлипкого, но уютного, было почти тихо. Лишь потрескивали в ржавой печке-буржуйке сухие щепки да тихо булькал на ней закопченный чайник. Воздух был наполнен ароматом заваренной иван-чая и легким запахом озона от старого аккумулятора, питавшего одинокую лампочку. Петрович, облаченный в старое, но чистое кимоно, найденное когда-то в тюке с ветошью, медленно помешивал угли кочергой. Напротив него, на стопке старых книг по радиотехнике, сидел Кудах. Его белоснежное оперение в свете лампы казалось высеченным из слоновой кости. Он был неподвижен, как статуя, и лишь его черный, умный глаз следил за танцем искр.
«Знаешь, друг мой, — начал Петрович, не поворачиваясь, его голос был глух и спокоен, — годы, проведенные здесь, научили меня главному. Истинная сила — в Пустоте. Мы гонимся за вещами, за едой, за теплом. Но когда бутылка пуста, в нее можно налить что-то новое. Когда желудок пуст, даже корка хлеба становится пиром. Когда день пуст, его можно наполнить чем угодно — поиском меди, созерцанием заката, сном... Люди боятся пустоты, а ведь она — это свобода. Это Великое Ничто, из которого рождается Всё».
Петрович замолчал, вслушиваясь в тишину и в ответ своего друга.
Кудах не издал ни звука. Он медленно, с выверенной грацией, наклонил голову и клюнул одну-единственную пылинку, танцевавшую в луче света. Клюнул с такой абсолютной концентрацией, будто в этом микроскопическом действии заключалась вся суть мироздания. Затем он так же медленно выпрямился.
Петрович усмехнулся. «Понимаю. Ты, как всегда, возражаешь. Путь Единой Точки. Ты говоришь, что нет никакого "Всего" и "Ничего". Есть только этот миг. Этот клевок. Этот вдох. Этот удар сердца. Ты утверждаешь, что вселенная не в бескрайней пустоте, а в бесконечной глубине одного-единственного момента». Он повернулся к Кудаху. «Твоя философия остра, как твой клюв, мой друг. Но она лишает мир перспективы».
Кудах распушил перья на шее и коротко, резко тряхнул головой. Его взгляд словно говорил: «А твоя философия, Петрович, размазана, как вчерашняя каша. В погоне за бескрайним "Ничем" ты рискуешь упустить единственное реальное "Что-то"».
Петрович вздохнул и отложил кочергу. «Слова — лишь ветер, гоняющий мусор. Они не могут примирить Пустоту и Точку». Он медленно поднялся на ноги. «Наш спор может разрешить только танец».
Кудах бесшумно спрыгнул со стопки книг на пол. Он не принял боевую стойку — он сам стал воплощением боевой стойки. Каждое его перо было наполнено энергией, каждая мышца была готова к действию.
Это не было вызовом на бой. Это было приглашение к диалогу на единственном языке, который они оба понимали в совершенстве.
Петрович плавно двинулся по центру барака, его движения были текучими, непредсказуемыми, как ручеек грязной воды, огибающий препятствия. Это был «Стиль Помойного Ручья» — защита, уклонение, использование инерции противника. Он не нападал, он создавал вокруг себя пустоту, в которую затягивал оппонента.
Кудах ответил серией коротких, взрывных движений. Он не ступал — он появлялся. В одном углу, потом в другом. Его атаки были подобны ударам молнии — стремительные, точные, направленные в одну точку. Он практиковал «Школу Острого Клюва», где каждый удар был началом и концом, абсолютным выражением намерения в моменте.
Их поединок был похож на каллиграфию, которую два мастера рисовали в воздухе. Крыло Кудаха просвистело в сантиметре от уха Петровича — «Удар Белой Молнии». Петрович, не сдвинувшись с места, лишь слегка качнул корпусом, и атака ушла в пустоту — прием «Ускользающий Пакет». Нога Петровича описала низкую дугу, целясь в лапы петуха — «Подсечка Гнилой Доски». Кудах, не подпрыгивая, а словно отталкиваясь от самого воздуха, взмыл вверх и обрушился на Петровича сверху в «Пике Небесного Коршуна».
Петрович не стал блокировать удар. Он расслабился, пропуская энергию атаки сквозь себя, и, когда Кудах был в самой нижней точке, мягко подхватил его и перенаправил его полет в сторону. Два великих принципа — текучая Пустота и сконцентрированная Точка — встретились, сплелись и разошлись, не причинив друг другу вреда.
Они замерли в центре барака, тяжело дыша. На лбу Петровича выступила испарина. Гребень Кудаха пылал ярче, чем угли в печи. В их взглядах не было враждебности — лишь глубокое уважение. Они не выясняли, кто сильнее. Они доказывали друг другу истинность своих путей, и каждый из них был по-своему прав.
Чайник на печке издал пронзительный свист, нарушая магию момента.
Поединок был окончен.
Петрович улыбнулся и поклонился своему пернатому другу. Кудах в ответ склонил голову в изящном, почти аристократическом поклоне.
Через несколько минут они снова сидели на своих местах. Петрович разлил дымящийся, ароматный иван-чай по двум щербатым эмалированным кружкам. Одну он поставил перед собой, другую — на пол перед Кудахом. Петух опустил клюв в кружку и стал пить маленькими, аккуратными глотками.
Они сидели в тишине, согретые чаем и взаимным пониманием. В этом молчании не было недосказанности. Пустота не может существовать без точек, которые ее наполняют. А каждая точка имеет смысл лишь на фоне окружающей ее пустоты.
«Ты был прав, — наконец тихо сказал Петрович, глядя в свою кружку. — И я был прав».
Кудах поднял голову от чая и издал тихое, умиротворенное «Ко-о-о». И в этом простом звуке содержалась вся мудрость мира, доступная двум мастерам, нашедшим свой путь на дне.
